Избранное сообщение

Объявление. В ближайшее время на блоге будет очень много ежедневных публикаций

  Я решила опубликовать своих большинство стихов в ближайшее время. В связи с этим ежедневных публикаций будет очень много.       Дорогие д...

четверг, 6 мая 2021 г.

Ведьма

 (рассказ)


Изверги отступили. Два года мяли они эту землю, но не зерна бросали в нее, а трупы. Были ли это изувеченные тела партизан, либо поруганные останки ни в чем не повинных баб, не хоронили их на кладбище под сенью сосновых крестов, а бросали догнивать прямо в поле, едва-едва присыпав скудными горстями чернозема. Кожа земли, отведенной некогда под посевы, была жирная, гнойная, и над ней поднимался зловонный пар. Изверги отступили – под натиском Советской Армии. И тогда из своей конуры выползла ведьма. 

На самом деле звали бестию Зинаидой Карповной Коноваленко. Но за годы общения с ней односельчане подзабыли ее настоящее имя. Глаза ее подмечали то, чего видеть не следовало, а язык растарабарывал даже то, что вышло из поля ее на редкость острого зрения. Бывало, если чей-то муж посмотрит вслед хорошенькой девушке, – Карповна «пришивала» к его душе неискупимые грехи, ловчее районного следователя. Ох, ни одна семья хлебнула безрадостей после ее «сердобольных разговоров»! Вспомним хотя бы Елену и Василия Полумятков. Тихий был Вася, ласковый. Работал в городе. Торгуя на тамошнем базаре, повадилась ведьма в васину контору и заметила, что есть в ней молодая, приветливая сотрудница. Сплетня у стервы на языке замесилась-поднялась быстрее дрожжевого теста. Полумятки едва не развелись. Помирились перед самой войной, а в июне сорок первого Василия убили… Елена живет и скорбит, и рядом живет ведьма… 

…Ведьма выползла из конуры – и огляделась по сторонам. В воздухе еще не развеялся оставшийся после боя дым, всклокоченные черные тучи наползали на румяный, равнодушный к земным баталиям молодцеватый месяц, и тьма грозила накрыть деревню. «Тем лучше»,
подумала ведьма, ибо никто из соседей не заметит ее гнусной работы. 
 
А дело было вот в чем. Во время оккупации ведьма, как и остальные жительницы деревни, изрядно пообносилась: сквозь ее одежду можно было муку просеивать. Ветры дули холодные, немилосердные и торжествующе-злобные, словно внезапно разбогатевшие мещане, и скрыться от из назойливых прикосновений было непросто. А здесь, меньше чем в полукилометре от селения, валялись груды добротного армейского сукна! Сотни гимнастерок, шинелей, пилоток, десятки отличных ремней и сапог могли пропасть даром, превратиться в труху, если их не снять вовремя с убитых воинов. Нужно было торопиться, пока тела людские не успели остыть, и их не коснулась ядовитая печать тления. Свои либо чужие станут жертвами мародерства, значения не имело: одежда согревает живых, а не мертвых, и худо не будет, если солдат-защитник поделится с бедной женщиной свой добром. «Как знать, может, весь полк полег здесь, от фашистских пуль, и изверги бежали от призраков?!», так размышляла ведьма, и даже пробившийся сквозь марево доверчивый лучик месяца не мог развеять ее циничных дум. Но вот туча победила неброское ночное светило, и на округу опустилась кромешная чернота. Ведьма уже не шла, а полуползла, на ощупь разбирая дорогу – торопясь, ибо слышала вой то ли бездомных псов, то ли волков: не одна она чуяла поживу, и ей, почти бессильной перед сворой голодного зверья, грозила опасность. Вдруг ведьмина рука коснулась мягкого влажного бревна. «Господи, прости меня, грешную», перекрестилась ведьма, ибо поняла, что перед ней – убитый человек. Безудержный, суеверный страх на мгновение обдал ее незримой волной, и ведьма едва не отказалась от своей затеи. Но рванул резкий, студеный ветер – и все размышления о потустороннем отошли на второй план, ибо ведьме стало очень холодно. Мародерка приступила к осуществлению плана. То, что она вначале приняла за бревно, оказалось сапогом, обутым, очевидно, на простреленную ногу. Липкая влага – вероятнее всего, кровь. Но рана, скорее всего, была выше колена, поскольку «красная водица людская» не просачивалась сквозь сапог, а стекала на него. «Цела обувка», подумала ведьма с радостью. «А размер-то почти как у моего Вани», «обследовала» она подошву, и деловитость ее сменилась грустью, и тоскливо, муторно сделалось ей, ибо представила она своего сына, который, наверное, где-то мерз в окопе, а может быть, не приведи Господь, лежал убитый на поле брани, и кто-то, также, как и она, пытался снять с него обмундирование. Жутко стало ведьме, но времени на раздумья у нее не было – еще ближе, еще громче завыли псы, и ведьма резко рванула на себя добычу. 

 
О-о! Мама! раздался стон. 

«Живой! – затрепетало сердце ведьмы,
Живой, кажеться, наш, совецький». Первым делом хотела она бежать на хутор, за подмогой – ибо сама она раненного не дотянула бы. Но иная мысль мелькнула в ее черной голове. Раненый слаб, выживет ли – неизвестно. А здесь, на поле, он околеет. И никто не узнает, снимала ли она одежду, и был сей человек живой или мертвый. Ведьма вновь решительно потянула на себя сапог. 

 
О-о-о, продолжал стонать раненный, Помогите, прошу, благаю… 

«Говорить по-нашьему, и голос на моего Ваню схожий», -- нечто давнее, забытое поднималось со дна ее души и готово было чем-то мягким и светлым обволочь ее черствую сущность. 

 
Под трибунал, прохрипел человек, и сомнения ведьмы сменились страхом. Теперь мародерка хотела, чтобы он умер скорее, и не выдал ее преступления людям. С осознанием собственного превосходства дернула она за сапог в третий раз, и кровь обдала ее червонной рвотой, ибо воин, действительно, был ранен в ногу. От боли он потерял сознание, и теперь ничего не просил, только постанывал, и разувать его стало значительно проще. Когда ведьма добралась до шинели и гимнастерки, нащупала знаки отличия и смекнула, что перед ней не обычный солдат. И стало ей легче, ибо считала она, что офицерам на войне безопасней и вольготнее, и пайки у них сытнее, и одёжа теплее. «А мой Ваня уходил на фронт рядовым», -- подумала ведьма, и безотчетно толкнула воина, даже не попытавшись дотронуться до его лица, чтобы в кромешной тьме распознать черты своей жертвы. «Ма-а- ма», вновь протянул раненый жалобно, словно ребенок, призывая далекую неведомую родительницу. Не обращая внимания на этот стон о помощи, ведьма стянула с бойца рубаху и решила, что она придется впору ее Ванюше, когда он вернется с войны. 

…Собаки завыли еще сильнее, их вой становился все ближе – и ползком, нишком ведьма отступила, чтобы не выдать себя.
Грязная и взлохмаченная, переступила она порог хаты, и зажгла остаток свечи, чтобы получше разглядеть добычу. Она пристально осмотрела сапоги, которые, несмотря на запекшуюся краснь, оказались пригодны к носке, и с силой, чтобы очистить ее от грязи, тряхнула гимнастерку – да так, что из кармана ее выпали документы. С любопытством подняла она их и… от ужаса потеряла сознание: с фотокарточки на нее смотрел ее сын Ваня… 

…Весть о том, что ведьма раздела собственного сына, быстро облетела весь хутор. Утром односельчане нашли на поле бездыханное тело бойца Советской Армии Ивана Коноваленко, воевавшего отчаянно и смело, совершившего однажды подвиг, и за это произведенного в лейтенанты,
полуголого, скончавшегося, по-видимому, от холода и боли, и знали, чья это работа. Соседки слышали ночью шум, слышали, как хлюпала по лужам и скреблась у двери ведьма, а когда рассвело, увидели на калитке и темно-бурые пятна, ибо касалась ее ведьма нечистыми, отмеченными чужой кровью, руками. На похороны ведьма не явилась, ибо опасалась людской ярости. Но, быть может, страшила ее не крикливая месть живых, а лицо мертвого – сына, которого не узнала она в пылу грабительского азарта… Но не сошла она с ума, от душевного потрясения ее не разбил паралич и не хватил сердечный припадок. По-видимому, нервы у нее оказались весьма крепкими. А вот почему ведьму не судили за мародерство, неизвестно. Поговаривают, что она продала на рынке обувку, которую стянула с Ванюши, и дала, кому следует, взятку. 

Много лет прошло, много воды утекло с тех пор, и многих свидетелей нет уже на Земле. И не знаем, правда ли эта история или выдумка, ибо молва людская, смакуя подробности, уносит от нас семечко истины. А ведьма живет и живет. Говорят, потому она не умирает, что Бога боится. Страшно ей будет в последний миг заглянуть в лицо Совести. 
 
© Виктория Тищенко 

Комментариев нет:

Отправить комментарий