В красном небе рвутся линии

В красном небе рвутся линии
и ложатся пятна желтые.
Жизнь – короткая ли, длинная –
никогда не будет долгою.

Это правда: мир – движение,
каждый мучится и мается.
За кирпичным ограждением
время будто растворяется.

Над кленовыми обломками
и могилами казацкими
распустила косы тонкие
Богородица Казанская.

© Виктория Тищенко

Всё имеет предел... Даже точкам сорвавшихся звезд

Всё имеет предел... Даже точкам сорвавшихся звезд
пишет небо дожди эпитафий.
Отчего у великих людей, повторю бесконечно вопрос,
запятые в конце биографий?

В котлован безымянный был брошен – следа не найдешь... –
светлый Моцарт... О, бедность всё смеет!..
И загадкой:
       сам в петлю шагнул или петлей был пойман под нож
век чела – русский Моцарт – Есенин...

Если смерть не ясна – смерти нет. А слезы живых –
соль любви – продолжение жизни...
Что ж, гадай – не гадай...
         Может, шаря в ошметках шершавой шаманки-листвы,
мы устроим сеанс спиритизма?

Клохчет курицей осень, сердя слишком серую ночь.
Дождь – седой графоман –
                             бьет по крышам безмедным безмерно.
Только ветер с податливых ветел цедит в чуткое ухо-окно:
«Не ищите могилы бессмертных...»

© Виктория Тищенко

Ты

Бездушные тучи наброшены сеткой;
на окнах – куски янтаря.
И скользкая серость течет по проспектам –
холодная кровь ноября.

Ты втиснута, вжата в маршрутную давку,
дав место старушке одной, --
с иглой варикоза, с утра за прилавком –
до этих вечерних огней. 

То страшная баба, то гордая леди,
обрызгана мелким дождем,
в блестящем пальто, словно в коже тюленьей,
с широким тисненым ремнем. 

Листочки, бумажки – и снова листочки,
хрустящая «жизнь на потом».
Ты долго их копишь – и худенькой дочке
такое же купишь пальто. 

Идешь – ветер в спину; и фары по следу
таращат куски янтаря...
Прозрачная серость течет по проспектам –
холодная кровь ноября.

© Виктория Тищенко