Новогоднее

Луч сизой дымкой на заре
гуляет по обоям;
еды остатки на столе
и слабый запах хвои.

И пряди слипшихся волос
от импортного геля.
Уже ушел последний гость;
унес остатки хмеля.

Свеча, родная дочь костра
давным-давно погасла.
И все, что ты ждала вчера,
все кануло напрасно.

Все кануло… И дом твой пуст;
пустых оберток груда.
А в горле горьковатый вкус
несбывшегося чуда.

© Виктория Тищенко

Гербарием засушенная нежность

Гербарием засушенная нежность.
Предпраздничных событий маскарад.
А сердце по-холодному небрежно,
как целую любовь тому назад.

Спокойна, то есть очень одинока.
Одна в снежинках улиц городских.
И кашляет простуженно дорога
рядами желтофарых легковых.

Мелькают лица разных неизвестных.
Дрожит огней воздушный акведук.
Но завтра - Новый год. И смс-ки
мне пишет второпях прошедший друг.

© Виктория Тищенко

Циферблат режут стрелки часов, как пирог

Циферблат режут стрелки часов, как пирог,

на части.

В каждой части заложен какой-то итог –

смысл часа.

Что же мы в суете, совершая побег

в мир подложный,

от часов пирога оставляем себе

только крошки?!

Неразумные! Душу свою отдаем непонятным делам.

Только часто

понимание Сути является нам

с окончанием Часа.

© Виктория Тищенко

Смерть ребенка

На детском кладбище, 

в лоскутьях-осколках льдов

торчат заснеженные прутья

кустов, крестов.

И в заметеленные дали,

где мир так мил,

глядят холодные эмали –

глаза могил.

Зачем зиме живая драма?

Но видит Бог:

здесь свежевырытая яма,

нарыв глубок.

И снег летит, ложится тонко

земле на грудь.

Земля черна; несут ребенка –

последний путь --

и мать, укутанную пледом –

ей тяжче всех.

Идет отец за ними следом –

и тает снег.

И это есть, и это длится

час, два всего.

Немой вопрос на прочих лицах:

зачем его?

Родные, близкие, чужие…

Как жизнь горчит!

Оркестр почти что не фальшивит,

оркестр кричит!

Метель циничной круговертью

метет слова

на уши душ: «Поверьте Смерти,

она права.

Ребенок солнечным свеченьем,

как утром – даль,

не ведал ваших огорчений

и ваших тайн.

Под сенью материнской ласки,

в наплыве дней,

он верил: мир похож на сказку.

И умер в ней».

© Виктория Тищенко

Как маятник, качается луны

Как маятник, качается луны

малоприметный беловатый отблеск

на серебристом плавнике волны.

Как маятник, качается луны

малоприметный беловатый отблеск…

           А над водой застывшая луна

     всё смотрит вниз, себя не узнавая.

          О, неужели так она бедна?

          Она сияет, золота полна!

      Но исказила свет волна речная,

    прекрасный мир на неба полотне

      вдруг упростив, размыв, разбив на звенья.

Так стоит ли судить нам о луне,

увидев не её, а отраженье?!

© Виктория Тищенко

Полночный сговор улиц снежных

Полночный сговор улиц снежных

и тишины.

Прикрытый облака мережкой

бочок луны.

Очеловеченные тени –

мираж дворов.

На нотной записи ступеней

семь нот шагов.

Еще минута заблужденья,

еще не ложь,

что это ты – сквозь все сомненья --

за мной идешь…

© Виктория Тищенко

Белый платок

Снег да снег. Небольшой городок.
Снег да снег. Белый снег под ногами.
Он похож на пуховый платок,
что когда-то вязала я маме.

Помню комнату. Теплый наш дом
(тихий вечер был снежен и светел).
Я сидела под белым окном,
набирая пушистые петли.

Календарный примятый листок
да свечи догоревшей огарок.
Как хотела закончить я в срок
нежно-белый пушистый подарок!

Будет месяца тонкий рожок,
и цветы, и мохнатые елки…
Недовязанный белый платок
До сих пор где-то скомкан на полке.

Обветшала, осела стена,
белоснежная вязь пожелтела.
Сколько лет, сколько зим у окна
ты одна в этом доме сидела!

Все глядела: не дочь ли, не дочь
в пышной шубке с узорчатым мехом?
Но глухая холодная ночь
в окна сыпала снегом и снегом.

Снег да снег. Небольшой городок.
Снег да снег. Белый снег под ногами.
Он похож на пуховый платок,
что когда-то вязала я маме.

© Виктория Тищенко

 

Спасибо Вам за прочтение. Мое видео, где я читаю это свое стихотворение смотрите здесь:

 

Заранее признательна Вам за подписку на мой Youtube-канал!

В красном небе рвутся линии

В красном небе рвутся линии
и ложатся пятна желтые.
Жизнь – короткая ли, длинная –
никогда не будет долгою.

Это правда: мир – движение,
каждый мучится и мается.
За кирпичным ограждением
время будто растворяется.

Над кленовыми обломками
и могилами казацкими
распустила косы тонкие
Богородица Казанская.

© Виктория Тищенко

Всё имеет предел... Даже точкам сорвавшихся звезд

Всё имеет предел... Даже точкам сорвавшихся звезд
пишет небо дожди эпитафий.
Отчего у великих людей, повторю бесконечно вопрос,
запятые в конце биографий?

В котлован безымянный был брошен – следа не найдешь... –
светлый Моцарт... О, бедность всё смеет!..
И загадкой:
       сам в петлю шагнул или петлей был пойман под нож
век чела – русский Моцарт – Есенин...

Если смерть не ясна – смерти нет. А слезы живых –
соль любви – продолжение жизни...
Что ж, гадай – не гадай...
         Может, шаря в ошметках шершавой шаманки-листвы,
мы устроим сеанс спиритизма?

Клохчет курицей осень, сердя слишком серую ночь.
Дождь – седой графоман –
                             бьет по крышам безмедным безмерно.
Только ветер с податливых ветел цедит в чуткое ухо-окно:
«Не ищите могилы бессмертных...»

© Виктория Тищенко

Ты

Бездушные тучи наброшены сеткой;
на окнах – куски янтаря.
И скользкая серость течет по проспектам –
холодная кровь ноября.

Ты втиснута, вжата в маршрутную давку,
дав место старушке одной, --
с иглой варикоза, с утра за прилавком –
до этих вечерних огней. 

То страшная баба, то гордая леди,
обрызгана мелким дождем,
в блестящем пальто, словно в коже тюленьей,
с широким тисненым ремнем. 

Листочки, бумажки – и снова листочки,
хрустящая «жизнь на потом».
Ты долго их копишь – и худенькой дочке
такое же купишь пальто. 

Идешь – ветер в спину; и фары по следу
таращат куски янтаря...
Прозрачная серость течет по проспектам –
холодная кровь ноября.

© Виктория Тищенко

Рыжий октябрь – период распада

Рыжий октябрь – период распада,
время туманов и частых дождей.
А для меня этот щедрый октябрь
стал очень горькой порой миражей.

Помню, как мы в синеве невесомой
шли по дорожкам, покрытым листвой.
Гетман-каштан на темнеющем склоне
резкому ветру грозил булавой.

Мог ли он, гневно на бой вызвав холод,
стужи иные черты распознать?
Ведь никогда, даже в лучшие годы,
«милым» тебя не хотелось назвать...

© Виктория Тищенко

Морозник

Вы это серьезно?
Довольно шутить!
Цветы на морозе
способны цвести?

В кристаллах белесых,
один в вышине
алеет морозник
на белом окне.

Метель, половинясь,
дробит все подряд.
На улице минус,
мороз-рафинад.

Что, жизнью исхлестан? -
Будь счастлив вдвойне:
ты вспомни морозник
на белом окне.

И плюнь ты на возраст…
К шестидесяти? –
Цветы на морозе
способны цвести!

© Виктория Тищенко

 

Примечание. Специальное сообщение для всех Сонек Золотых Ручек: данное стихотворение зарегистрировано в Государственном агентстве авторских и совместных прав в 2004 году. Оно является частью официально зарегистрированной рукописи "Виктория Тищенко. Стихи 2002 - 2004". У меня есть официальное Свидетельство о том, что я являюсь автором этого произведения. 

При цитировании (полном или частичном), в том числе на блогах и в других местах – указание моего авторства обязательно! Коммерческое использование (в том числе и подпись под Вашими поделками) без согласования со мной запрещено. Хотите получать прибыль от моего стихотворением – делитесь. Это касается абсолютно всех моих произведений, опубликованных на данном блоге – и не только о нем.

Сеткреазия, крассула, маранта

Сеткреазия, крассула, маранта
напоминают, наверное, нам
в тучах-тулупах морозного марта
вечное лето диковинных стран,

где никогда не бывали, не будем
(выжить бы в лапах косматой зимы!).
Но почему так упорно разводим
в кадках капризных посланников мы?

Не удивлюсь, если лавой зеленых
и на рассвете растрепанных кос
в венесуэльских бедняцких вазонах
вдруг зашумят ветви белых берез.

И как на мыльной слащавой картине
(крепко нуждою прижата к стене)
благость осенних полей Украины
венесуэлка увидит во сне.

Медленно-медленно, будто с опаской,
сквозь черноту тридевятых земель,
с ларчиком снега, похожа на сказку,
вырастет в комнате первая ель… 

© Виктория Тищенко

С ветки сорвется лист

С ветки сорвется лист,
мелкий листок сухой,
скроется за чертой,
сизый и хрупкий.
С ветки сорвется лист,
первый осенний лист.
Ты скажешь: «Всё».
Телефонную бросишь трубку.

И в бесконечность,
в запределье
по проводам
поток частиц
умчит
мой крик.
И в завременье,
другом пространстве
параллельной
Вселенной
кто-то ощутит,
как с ветки
сорвется лист.
 
© Виктория Тищенко

Осенний лист прилип к стеклу

Осенний лист прилип к стеклу,
украсив бедную маршрутку.
Слетевший с клёна на углу,
он на окне – вторые сутки.

Да так и ездит взад-вперед
мимо родимой рыжей кроны.
И клён его не узнает,
и он, увы, не помнит клёна.

И неужели – так же – я,
на памяти людей рыжея,
останусь только украшеньем,
покинув крону бытия?

© Виктория Тищенко

Осенний парк, как будто двор тюремный

Осенний парк, как будто двор тюремный,
а каждый лист – чахоточный беглец.
Немного скользкий и немного нервный
стоит на стреме тополек-юнец,

под ним одни намокшие качели,
остатки трав; покой земельных недр...
На волю, листья-бубны, листья-черви
(подгнившие уже!) и листья-треф!

Картежье каторжан такая лава,
где булка больше ценится чем жизнь.
Писать стихи я не имею права,
мне не простят мой вечный пессимизм.

И парк – знаменье. В зареве деревьев
закатный час моей дурной страны.
Росу и расу губит только время,
но без вины мы в нем заключены.

© Виктория Тищенко

Листик осенний, нарядный, узорный

Листик осенний, нарядный, узорный,
цветом – чистейший кармин.
Знаешь ли ты, как несметно-огромен
далью распахнутый мир?

Или навеки прирос пуповиной
к ветке, худой как кощей?
Ветер свободный, заманчивый, синий
бряцает связкой лучей.

Косные, давние, колкие связи.
Родина – миф голытьбы.
Ты никому и ничем не обязан:
рвешься быть вольным? – лети!

Мимо – и облако, в мед наливное,
терпкого солнца хурма…
Землю накрыл истощенной ладонью –
выжатый, что ты поймал?

© Виктория Тищенко

Одонтоглоссум

Вызывая частые расспросы,

в море стекол – нежности паром,

на окне цветет одонтоглоссум –

клоун, шут, растение-Пьеро.

Приглядитесь: новые детали

в лепестках, что тонкая камча.

В милом чуде люди увидали

расписную рожу циркача.

И теперь не чудо – а причуда...

Да и мы, покинув этот дом,

открываясь людям, почему-то

предстаем в костюме шутовском.

Наша нежность? Чей-то хохот вдосталь,

от потехи - надорвать нутро.

На окне цветет одонтоглоссум,

клоун, шут, растение-Пьеро.

© Виктория Тищенко

Примечание. Одонтоглоссум называют орхидеей-клоуном.

Калачики

Сверкающие мячики
в малиновом огне.
Цветут себе калачики
на солнечном окне.

Вазоны или ящики
подходят им вполне.
Цветут себе калачики
на солнечном окне.

Ах, люди - всё корячатся
в конторской суетне.
Цветут себе калачики
на солнечном окне.

А солнце вскоре спрячется
в вечерних туч кашне.
Цветут себе калачики
на маленьком окне. 

© Виктория Тищенко

День будний иссяк. Вечереет.

День будний иссяк. Вечереет...

Дома превращая в загадки...

Так быстро пустеют качели

беспечнейшей детской площадки.

Раз-два... Звук скрипучий и плотный.

Прощальный, кому-то – банальный.

И пахнет в светящихся окнах

уютом семей да блинами.

И в час, когда мы – силуэты

и краски теряют значенье,

с надеждой: никто не заметит

сажусь я на эти качели.

Нежданность, незванность мгновенья,

как будто билет в невозможность.

Раз-два... И привычным движеньем

толчок совершив осторожный...

И с каждым движением дружным

всё легче, всё больше свободы.

Как сон на случайной подушке,

становятся шумные годы.

А в окнах окрестных свеченье

мглень-ластик стирает устало.

На старой площадке качели

пронзительно пахнут металлом.

© Виктория Тищенко

Восьмидесятые. Центр неухоженный.

Восьмидесятые. Центр неухоженный.

Пахнет каштанами, пылью, мороженым.
А посреди -
между солнцем и сплетнями -
хозяева жизни,
тридцатилетние.
Жаргоном подкованы,
в фарцу запакованы.
Давно их надежды исчезли с кореньями.
За бороду Бога - мое поколение.
Пример подражанья - иные горбатые.
А помню я смелые
восьмидесятые.

© Виктория Тищенко

Стали классикой уже асфальты в «классиках»

Стали классикой уже асфальты в «классиках»,
черепицы крыш, засиженные птицами,
и конфорки тумбовидных плиток газовых,
голубыми окаймленные ресницами.

И стареющий, с морщистыми столешнями,
двор, усыпанный плодами, как веснушками.
Кот откормленный, но втайне сожалеющий,
что не лакомится сахарными грушами.

Август смотрит золотисто-строгим складенем,
но так хочется в безлюдном предвечерии
пробежаться по дорожке в палисаднике
да взъерошить небо рыжими качелями.

© Виктория Тищенко

Я угадала: шуршащая Лета – это песок

Я угадала: шуршащая Лета – это песок;
даже песочек речной, где вербен островки зеленеют…
Что попадает в его неподвижный поток,
вряд ли глотнуть воздух жизни еще раз сумеет.

Всё забирает пустыней – обжора веков.
Только зачем-то выносит нам щедрым движеньем
амфоры зданий, обломки сверхсильных миров,
древних миров, потерпевших кораблекрушенье...

© Виктория Тищенко

Две ладони скрестились на миг

Две ладони скрестились на миг.

Двух ладоней извечный язык.

Что не скажешь словами порой:

Дорогая моя... Дорогой...

Гавань-быт. Вечера-якоря.

Но кому говорят втихаря,

прикрывая мобильный рукой:

Дорогая моя... Дорогой...

Меркнет свет и без всяких помех.

Ничего в жизни их больше нет.

Да врывается в мерзлый покой:

Дорогая моя... Дорогой...

© Виктория Тищенко

Чумацкий шлях

Фирменный поезд. Ритмично колеса
рельсов равнину чеканят слегка.
Так ли стучали колеса обоза
полулегенды полей – чумака?

Взгляд через годы… В сиреневой лини
ящеркой быстро бежала река.
А по бокам брызги сизой полыни –
горькие слезы жены чумака.

Лошадь, привыкшая к волчьему вою.
Тёплым холстом убаюканный хлеб.
Но татарвой и бубонной чумою --
там, впереди, бесконечная степь.

Ночь и состав… Очертания мелких
станций, разъездов, хранилищ воды.
Свет промелькнет серебристою белкой,
крепко сжимая орешек звезды.

Мягкий поток набегающих линий,
провинциальных узлов узорочь.
Так ли в протяжных ветров мешанине
ехал чумак сквозь глубокую ночь?

Просто связной между хлебом и солью,
в язвы путей загоняющий плоть.
(Око за око – когда полосою
мимо мешков осыпалась щепоть).

Имя его и не вспомнится ныне;
соль малоценней теперь, чем песок.
И протянулись по всей Украине
рыбьи скелеты железных дорог.

Но поутру, сквозь дремотную накипь,
колют комфортным составам бока
в желтой траве слишком красные маки,
алые маки – кровь чумака… 

© Виктория Тищенко

Как пчела сердцевины цветочной нектар

Как пчела сердцевины цветочной нектар,

словно солнечный луч, что на воды июньские падок,

я пила Красоту твою – светлый негаданный дар –

длинным хоботом жадного неутомимого взгляда.

Эта страсть! Этот чувств неотъемлемый аз,

этот уголь пылающий, даже дождем негасимый.

Если взять эту страсть, да на доме что углем чертать –

дом бы вспыхнул от искры единой.

Мне б ее приручить. Так порою тасую слова,

чутким строчкам негромким, рожденным из мыслей о главном,

придавая величие формы... Но форма мертва.

Сероватая почва. Оседлая бывшая лава.

Мне б тебя не любить! Этих лампочек в окнах попкорн,

эти пухлые тучи, обутые в лунные ласты.

Я к тебе прилипала седьмым телефонным звонком,

я тебя обнимала звеняще-живительным: здравствуй.

© Виктория Тищенко

Лето

На миг зажмурившись, окошко
блестит на солнце ярче, лучше.
И сна оставшиеся крошки
уже склевал смешливый лучик.

А город радует июнем
и козырьками крыш зеленых
и трубочки цветных петуний
приносит в сеточках балконов.

Фонтаном брызжет сад тенистый,
зовут гудками пароходы.
И даже скучным карьеристам
так хочется удрать с работы.

© Виктория Тищенко

Лебеди-гуси давно улетели

Лебеди-гуси давно улетели;
съежился, сморщился пруд-сирота.
Гусь деревянный цветной карусели
смотрит печально на воды пруда.

Ядрицей гречневой рябь золотится.
Здесь, словно предков далеких суда,
плавали гордые белые птицы,
по сторонам не смотря никогда.

Только одна белокрылая птица
в час, когда схлынет ребячья безусь,
рядышком с птицей качелей садилась,
пристально глядя: мол, что ты за гусь?

Гусь деревянный, детишкам - Катаич,
мысленно мерил просторы высот.
Мнилось ему, будто новый товарищ
в дальние страны его позовет.

Белая птица и не оглянулась,
взмыв навсегда в поднебесную муть…
…Наши мечты – это лебеди-гуси,
что, улетая, с собой не берут.

© Виктория Тищенко

Сами в рай приходят самураи

Сами в рай приходят самураи,
кожу живота мечом сдирая;
на закланье странном умирая,
танку кровью пишут самураи.
 
Рукоять, как флаг, в открытой плоти,
в обнаженном солнечном сплетенье.
Словно пар от кипятка, уходит
вся энергия в стихотворенье.

Постарели внучки самурая.
Вот и шар земной, как зерна злака,
словно съеден смыслов муравьями.
А жива пергаментная танка.

Так, Поэт, и вечность переспоришь,
если ты нутро свое распорешь.

© Виктория Тищенко

_________________________________
Примечание. Самурай, делая харакири, должен оставить после себя танку...

Взросление – сомненье в том, что ты

Взросление – сомненье в том, что ты
родился Богом… Вместо сверхзадачи
давай пойдем на луг – и по-ребячьи
разденемся почти до наготы.

Не будем упиваться мёдом тел,
а просто поглядим на небыль неба;
закинув облаков кудрявых невод,
там горизонт отбрасывает тень.

Но расплескалась щедро синь души!
И можно наблюдать часы навылет,
как, будто бы челны сторожевые,
по стрежню неба носятся стрижи.

И видеть, как нежны колокола
цветов душистых. На землице пылкой
лежать, и чувствовать, что на затылке
вот-вот открыться может Третий Глаз;

и обозрим незримое… Но нет!
Мы на землице – и не на землице,
мы не сумели до конца забыться:
пусть тонкий подстелили мы – но плед…

Так что ж… Давай себе не будем лгать…
Наш инструмент – не плуг и не мотыга.
Природа явит откровенье мига,
но смутный город позовет опять.

Он от рвачей строительства сутул,
сломился от маршруток абордажа.
Ему шприцом прозрачным Телебашня
сладь-сериалов вспрыснет наркоту.

Давай же петь его – и не взрослеть!
Чтоб в день, когда, блистая силой древней,
придет наш брат, воспитанный деревней,

сумели откровением прозреть.

© Виктория Тищенко

Июньская гжель

Посвящается картине Натальи Шалле "Июньская гжель" www.stihi.ru/2011/06/28/4285
(название совпадает с названием стихотворения Натальи...)

Ещё впереди и шезлонги, и встречи,
и в шлепках речной раскаленный песок.
И жаждой не мучим, и солнцем не мечен
зеленый упругий июньский листок.

Треножник на ножках на курьих. Акаций
веревочных веток развешенный фетр.
Густые, тугие, беспутные краски
и радость на вдохе, и белый мольберт.

...Забросят в чердачный нечищеный ранец,
а, может быть, в рамочку вставят (ужель?).
О, с блюдечка неба украденный глянец -
картинка на память - "июньская гжель".

© Виктория Тищенко

Купидону

Ты вовремя, мой маленький палачик,
слетевший с поднебесья наяву.
Чем подкупить тебя, кудрявый мальчик,
чтобы снова натянул ты тетиву?

Что любишь ты? Желейные конфеты?
Футбол, бейсбол - а, может, чупа-чупс?
Чтобы выстрелить в высокого брюнета,
несущего гвоздики алый груз.

Он смотрит - и коленки мелкой дрожью
трясутся, что осенний слабый лист.
А сердце у него - с твою ладошку.
Смотри, на этот раз не промахнись!

© Виктория Тищенко

Дом в жасминном переулке

Дом в жасминном переулке…
Детский смех; и синь, и тень…
Из оброненной шкатулки –
горький аромат «Герлен».

Незакрытая коробка…
И, который год подряд,
от удара треснув, пробник
источает аромат.

Пыль ложится росткой ношей
подоконнику на грудь.
И часы удары множат –
для кого они идут?

Скоро в мир, что заколдован
стылью; в прошлом яркий – чахл,
как когда-то, въедут двое
жить друг с другом просто так.

За семью замками сердце
прячет истину свою.
«Нужно, нужно притереться,
а ПОТОМ создать семью.

Нет – развод не будет долгим,
Да – всегда, коль повезет».
Я скажу им издалёка
(может, ветер донесет) –

тем, кто мерит в пробном браке
силы робкие свои:
«Дети, дети не бывает
в мире пробников любви».

© Виктория Тищенко

Тополиный пух

Птицы крыш копошатся в небесной пыли облаков.
Тополя ежечасно роняют свой дар бестолковый.
Ты не смотришь в окно. Ты читаешь о тайнах песков,
чтобы в старом далеком узнать о неведомом новом.

Расшифрованы записи древних. О, замкнутый круг!
О победах царей рассказали таблички из глины?
Пишет мудрый творец Вавилона: «Вновь падает… пух.
И вчера, и сегодня летит этот пух тополиный».

Это шутка? Что значит «сегодня»? Что значит «вчера»?
Разве стоит такая строка усилий великих ученых?
Ей пристало родиться бы здесь, на лавчонке двора,
а не в недрах глубинных ушедшего в пыль Вавилона.

Но, быть может, создатель разгаданной странной строки,
не чернилами – красною глиною пачкая руки,
в вавилонском стоглушии также страдал от тоски,
словно ты, изучивший старинную надпись о пухе?!

Всё, что может исчезнуть, однажды исчезнет, мой друг.
Но сорвиголовой, совершившим прыжок с парашютом,
пух летит над Землей, тополиный доверчивый пух.
Дух бессмертный летит – и нигде не находит приюта.

© Виктория Тищенко

Сегодня на мне зазвучала сирень

Сегодня на мне зазвучала сирень
(январь до сих пор не осилен).
Сегодня на мне зазвучала сирень,
как сказочно-светлая Сирин.

Играла... Да так, что заснеженный сквер
казался в цветении странном
другим. Создавал для меня парфюмер
безбашную каплю обмана.

© Виктория Тищенко

Тогда не тревожил ни Кремль, ни настойчивый Запад

Тогда не тревожил ни Кремль, ни настойчивый Запад.
А было счастливое детство без лишних вопросов.
Но раз ворвался "арома..."... нет, заманчивый запах,
как роскошь, доступная лишь независимым взрослым.

"Шанель № 5"? Нина Риччи? С разбитым коленом
я знала: так пахнут в Париже, столице соцветий.
Вот вырасту - вы, расту! - им надушусь непременно -
пьянящее право быть самой прекрасной на свете.

Восход мой настал. А кому-то пришло время спуска.
Открыли границы... Мы стали к запретному ближе.
О, дайте мне запах - роскошный, пьянящий, французский!
Но каждый по-своему думал, как пахнут в Париже.

И сколько винтажных флаконов, хрустально-надбитых,
открыла, добычей забытые чьи-то секреты.
Я знаю, как пахнут гальбанумы и альдегиды,
а главной пронзительной ноты по-прежнему нету.

"Шанель № 5"... Нина Риччи... Прекрасные речи...
Теперь я на спуске... Вчерашнею кралей по краю...
Но давний живой аромат никогда и не встречу.
А если и встречу - боюсь, что его не узнаю.

© Виктория Тищенко

Винтажи

Весна с потоком времени в запасе,
тщетой обнов и льдинами на слом.
Но прошлое целует нам запястья
притер... потертых пробок хрусталем.

О, руки грациозно изгибаем,
протягивая сморщенным губам...
Так долго целовать их позволяем
духам и маломощным старикам.

И в хрустале, как памятной могиле,
доходят к нам дела минувших лет.
«И нас когда-то тоже не ценили,
впервые-робко выходивших в свет».

Идите к юным, жаждущим победы!
А нет... Стесняясь шаркающих ног,
напомнят о себе идущим следом
причудливостью форм и битых нот.

© Виктория Тищенко

Кто расцветает, кто отцветает...

Кто расцветает, кто отцветает...
Ярко и рьяно благоухает.

Конских каштанов, пышной сирени
в серость асфальта снова соренье.

Пыльные трассы выкормят вдосталь
ирисы, тополи, майские розы.

Кто расцветает, кто отцветает...
Ярко и рьяно благоухает.

© Виктория Тищенко

Расцвели на клумбах розовые пальцы фантиков ребячьих

Расцвели на клумбах розовые пальцы
фантиков ребячьих и случайных астр.
Это день прохладный, это шум сентябрьский,
тонкие фигуры уходящих нас.

В светлых воскресеньях и несветлых средах
было небо звонче, травы – зеленей.
Дружно уезжали на велосипедах
искристые грозы прошлых летних дней.

Будет ветер длинный, будет старый тополь,
обедненный снова, одинокий столь,
языком голодным с потемневших стекол
моросящих будней слизывая соль...

© Виктория Тищенко

Прощание со стержнем, в котором закончилась паста

Прости меня, прости, мой старый добрый стержень.
Великою рекой твоя струилась речь.
Теперь и ты –  н и ч т о, поскольку нет надежды
хоть капельку чернил из недр твоих извлечь.

Мы в модные зонты порой оденем ветер –
ты Слову придавал все зримые черты.
Стихи мои росли бумажным частоцветьем.
Немало повторил собой ты ерунды.

Но были на больших исписанных страницах
созвучья смелых фраз, сплоченные одним.
И вербы, по весне, в пушистых рукавицах,
собравшись у окна, рукоплескали им.

Вот так и жизнь моя – пройдет безликой тенью,
а будут у нее секунды озаренья.

© Виктория Тищенко

В соцветье звезд, прозрачный как моллюск

В соцветье звезд, прозрачный как моллюск,
крылатый поезд мчит к воротам новищ.
Я на подушке дремлю – и не сплю:
всю ночь пытаюсь отогнать чудовищ.

Мой сон хитер: вот человек и полтора -
на рюмку к проводнице Нинке.
Но разум мой лазутчиком под полку –
проверить, как мои ботинки.

И сновидений пряча леденец,
щекою льну к холодной мокрой раме,
где окон зарешеченных крестец
сливается с кошачьими глазами.

Мне кажется: там только степь и тьма.
А там живут, наверно, миллионы:
и витязи без денег и ума,
Светлана и смотритель станционный.

Благословен их неприметный труд
в домах постройки дедушки Мазая.
Химеры скорый поезд стерегут.
И видят ли они меня? – Не знаю…

© Виктория Тищенко

Стрижи

Игорю Талькову, Виктору Цою, Сергею Есенину и другим раньше времени погибшим Поэтам посвящаю…
 
В законах заученных – множество лжи.
Земля наша – мать и отрада не всем:
ходить по земле не умеют стрижи,
стрижи не умеют ходить по земле.

Поднявши ладони, ты можешь держать
и россыпи ягод, и зёрна, и хлеб.
И что же? Не выманишь с выси стрижа! –
стрижи не умеют ходить по земле.

Наверное, тонкие крылья стрижей
мгновенно снимают всю копоть с небес.
Я знаю таких же отважных людей,
что дарят синь правды и мне и тебе.

Людей этих любим – ведь с каждым из них
становится легче в житейской петле.
Да только… хороним их раньше других.
Стрижи не умеют ходить по Земле.

© Виктория Тищенко

Гроза

Над лиственной нытью
тяжелого сада
лиловые нити
разлада-разряда –

рукой исполина
в попытке нелепой
гул-землю придвинуть
к лохматому небу.

...Стряхнув пыль-отрепье,
синь щурится с крыши.
Как будто бы небо
и впрямь стало ближе.

© Виктория Тищенко

Делит нас время на разные глупые лиги

Делит нас время на разные глупые лиги,
нынче - с улыбкой радушной, а завтра - черствяк.
С полок людей облетают отверженно книги,
как облетает с деревьев озябших листва.

Рядом - пиит, открывавший словесные мекки,
и словоблуд, столь уверенно несший бурду.
Жмутся, стучатся в убежища - библиотеки,
словно прижиться пытаются в старом пруду.

Голые полки на чистеньких стенах квартирных
глупо висят, полироли объевшись, немы.
Скоро на них делово заблестят сувениры,
как разноцветные льдины духовной зимы.

© Виктория Тищенко

Сирень

И никто из жильцов не скажет,
кто сажал этот куст сирени
и когда, и зачем забросил.
И пошла она кувыркаться!
И пошла она биться в окна!
Как цветною водой из душа,
растекаться листвой по стеклам.
То гирлянды (не надо вазы)
лиловатых цветов развесит
в чьей-то форточке, то расправит
и поднимет густые ветви –
далеко ли еще до крыши?
Мэтр в кепке, досадно морщась,
вспоминает вокзал, бомбежку
его детства, окурки, локти
и торговку цветочным мылом.
- Этот запах, о Боже, о Боже, -
возмущенно твердят соседки,
на молочных бидонах, ведрах
лиловатых цветов соринки.
Где-то там, за двором за длинным
зреет облако. Только точка.
Только точка – и сотни ножниц.
И уходят куда-то люди.
А Она, знать, свое все шепчет:
Если сильный – вдыхай сильнее,
если слабый – ломай больнее…

© Виктория Тищенко

Пузырьки

И время здесь остановилось:
пуховка пудры, тушь, духи.
Сказал электрик бритый, силясь
сказать как Кришна: пузырьки.

Иди назад, в свой грубый лагерь:
режь провода, чини звонки.
Здесь царство слабье, царство бабье,
бессмысленное: пузырьки.

«Герлен», «Диор», «Черутти», «Хьюго»,
неуловимо: васильки.
Безумки слушают друг друга,
вдыхая малость: пузырьки.

«Сестра, послушайте, Вы – ландыш,
Вам «Диориссимо», -- А Вам..»
О, льстивым продавщицам радость:
за доллар – лепет по слогам.

Зачем же ты, малышка Майя,
им пудришь плоские мозги,
уламывая, продавая
в коробках ярких пузырьки?

Вздыхают, топают с работы,
дешевой краской жгут виски.
Но в жизни их должно быть что-то,
хотя бы что-то: пузырьки.

И будет май, и будет майя!
Девчонки, тетки, бабушки –
они идут домой, сжимая
в ладонях теплых пузырьки.

© Виктория Тищенко

Осибана

Крем-от-морщин приятно пахнет манкой,
но он не скроет времени следов.
Я слышала, что в моде осибана –
букеты из давно сухих цветов.

Они пусты; в них соков жизни нету,
как ногти ведьмы, колкие листы.
Но око извращенное эстета
в них видит повторенье красоты. 

Ах, Лилия в воздушно-белом платье,
ресницы – уголь, волосы густы
и пахнут медом… Ты теперь – бухгалтер,
отчеты стерли все твои черты.

И Роза, королева фотопленки,
за шулером умчавшаяся вдаль…
Кто ты теперь? Владелица салона,
секс покупаешь – мертвых чувств эмаль.

Но мальчики-по-вызову разбито
другим несут презренные листы.
Где ты, Анюта? Где ты, Маргарита?
Иришка быстроглазая, где ты?

В лесу людей, обмотанном метелью,
мы встретимся как прежде – так ли впредь? –
закажем столик, будем пить коктейли,
неистово курить и громко петь.

И в мишуре визгливой ресторана,
между пустых, совсем ненужных слов,
внушим себе, что в моде осибанна –
букеты из давно сухих цветов.

© Виктория Тищенко

Обычная история

Муж-пьяница. Слезы навзрыд и украдкой.
Остатки любви оказались несладки...

© Виктория Тищенко

Бажання жалю – це вже стало модним

Бажання жалю – це вже стало модним.
Домівка, офіс – ось увесь вояж? –
Зітхаємо собі (хіба природно?!):
„Чи чує нас, існує Отче Наш?”

Та Бог є скрізь... (Не сперечайтесь, вчені! –
хто дав вам знань збагачений ліхтар?!)
Ми навіть бачимо його легені –
вовняно-вогкі хуртовини хмар.

Грошима снігу падає в долоні,
у храми-душі входить він поволь.
Тоді навіщо й дорікати долі,
коли ми, люди, - Боги власних доль...

© Вiктория Тищенко

Заброшенная церковь

Церковь с голубыми куполами
на реке, как длинный холст льняной.
То ли старец с ясными глазами,
то ли… бородатый водяной.

Нет, не крест парит над перезвоном!—
пестрый сокол кажется крестом,
а фасад, раскрашенный зеленым,
как листок на ясене лесном.

Из еловых досок мед сочится,
пчелы очень любят этот мед,
на алтарь кабан кладет копытца,
дятел-дьяк по стенам клювом бьет.

И олень жует, иконой ходит,
муравой набитую суму.
А когда сюда Исус приходит,
хорошо и радостно ему.

И глаза зверей полны доверьем:
чист олень и дятел и кабан.
Потому оплакивают звери
все грехи церковных прихожан.

© Виктория Тищенко

Прогулка по весеннему лесу

Мы пришли сюда рано, не в срок.
Вязнут ноги в оттаявшем тесте.
Всё смягчает апрельский пушок –
дымка искренней зелени леса.

Лес, высокие стены раздвинь!
Здравствуй, старый дремучий знакомый.
(Сколько белых твоих берегинь
мой отец уберег возле дома!)

Зябко-зыбко. Одевшись во мхи,
даль заманит капризным аукой.
И столетних деревьев кивки
говорят о присутствии духов.

© Виктория Тищенко

Ботиночки лодок идут по реке

Ботиночки лодок идут по реке.
Старик одинокий сидит на песке.
И хочет кому-то сказать старина:
«Как вольно гуляет сегодня весна!»

© Виктория Тищенко

Весной, когда лист безмятежно-зеленый

Весной, когда лист безмятежно-зеленый
подобно Вселенной
рождался из точки.
И дождь разминал
оголенную почву:
- нетленна,
нетленна,
нетленна,
нетленна, -
внушал ей.
И мягкой податливой павой
земля на-гора
выдавала в дар травы.
Весной, когда грязь обдавала колени
и лень превращалась сама в обновленье,
и небо теряло
туч тусклую кожу,
и все становились намного моложе,
и лезли из горла вон
звонкие птицы –
весной суждено тебе было родиться…

© Виктория Тищенко

Стихи, стихи… Приемы неизменны

Эпиграф: "Стишок писнуть, пожалуй, всякий может..."
                                                                       Сергей Есенин

Стихи, стихи… Приемы неизменны:
сложил слова – и никаких гвоздей!
(Немного рифмы звонкой – для цемента,
немного сантимента – для людей).

Стихи, стихи… Твои пятиминутки.
Им, как и звездам в небе, несть числа.
Вот папа Карло тоже делал куклы –
но лишь одна взаправду ожила.

© Виктория Тищенко

Свадебное

Рыжие кудри накрыла фата,
белое кружево.
Было тринадцатое… Фатальная,
чертова дюжина.

Белых бумажных бутонов охапка
около талии.
Бледно-бесцветны глаза жениха,
ТЕ были карие.

Гости пришли, угощались вином,
пели и топали.
А за окном зацвели серебром
белого тополя

ветви. Роняя на рамы оконные
белое месиво.
Легкий комочек слетел на ладонь –
будет известие.

© Виктория Тищенко

Беатриче, тонкая, святая

Беатриче, тонкая, святая,
легкая – из облака и света,
по камням обветренным ступая,
вдохновляла чуткого поэта.

Беатриче, смуглая, земная,
в панцире из золота и кружев,
ночь дыханьем жарким приближая,
обнимала млеющего мужа.

Виноград, разматывая листья,
оплетал оград тяжелых латы.
Дни встречала нежная царица,
очень редко думая о Данте.

Двуединство мира в двуразличье…
Кто я, кто в житейской карусели? –
для кого-то – муза-Беатриче,
для Тебя – незваный Алигьери…

© Виктория Тищенко

Тройка

По солнцу, близ универсама,
гуляли местные жильцы;
несли грудных младенцев мамы;
иных счастливчиков – отцы.

На паровозике на детском
глотали водку алкаши.
Был необычный день воскресный,
день воскресения души.

Мы шли вперед (и после секса
нам есть о чем поговорить).
Жук майский (или жук апрельский?)
врезался в разговора нить,

назойливо жужжа. А вкупе
с массивом спально-гнездовым
шестою чакрой бледный купол
сливался с небом голубым.

Я, очарованная синим
(он как волшебник, этот цвет),
сказала: «Классный был бы снимок,
жаль, «мыльницы» в кармане нет,

а то бы щелкнула – на пленку».
Но ты, фотограф классный, да,
сказал: «Нет, снимок так, на «тройку» --
ну люди, церковь… ерунда!»

Твоя ладонь – на жатом хлопке
моей юбчонки. В жесте – суть:
поддерживай упругость попки,
а сферу творчества забудь.

Но я сквозь полусферу пальцев
смотрела прямо, шагу в такт
все размышляя, как украсить
унылый снимок, скучный кадр.

И вдруг из модерновой арки,
где «мерседес» жужжал всю ночь,
звеня бубенчиками, тройка
помчалась жадно, во всю мочь.

Три парня в полумайках рваных:
на люд – свистеть, коней – хлестать.
И кто пьяней был: кони, парни? –
увы, нельзя было понять.

За камерой, в карман! – там пусто,
одних монеток стертых чернь.
И жизнь, рожденная искусством,
осталась жизнью и…ничем.

Но с необычной синей церкви
как пролился напев-навет:
«Доверься приближенью света;
Свет езмь Любовь, и Бог езмь Свет».

Мгновенье – все вокруг поблекло,
мы шли приниженней стыда
и знали: больше эта тройка
здесь не промчится никогда.

© Виктория Тищенко

Вот этот дом. Подъезд. Неподалеку

Вот этот дом. Подъезд. Неподалёку
растрепанная маленькая роща.
День ото дня, как сотни одиноких,
шепчу под нос: «Вернешься – не вернешься?»

Как будто четки, гладкие ступени
ступни перебирают – и всего лишь
второй этаж… И я почти у цели –
вот эта дверь: откроешь – не откроешь?

О, эта молчность! И кувшинка мига.

Всё остальное — только жалкий имидж.

Я позвоню в твою дверь робко, тихо.

Пришла чужая: примешь иль не примешь?

© Виктория Тищенко

Скрипичный ключ чужого разговора

Скрипичный ключ чужого разговора
на барабанных перепонках снов.
Сквозь облаков задернутые шторы -
зародыш солнца в скорлупе домов.

И синевы расплывчатые гребни
волною льются в чашку и кувшин.
Уборщики, как ангелы в отрепьях,
ровняют баки мусорных машин.

И в конуре бесцеремонной ванны
играет в горный водопад вода.
Нам вольно даже в тесноте диванной,
нам сладко, да?

Вот пестик стрелки дернулся - и слышно,
как спорит сын под окнами с отцом.
Большой реки натянутые мышцы
уже играют солнцем и свинцом.

© Виктория Тищенко

Снова сирень – серенада весны и сессий

Снова сирень – серенада весны и сессий,
снова окно, что колышет дитя-звезду.
Я провожу воспитательную работу с сердцем,
разум вселяю в его каждый четкий стук.

Я говорю ему: «Видишь, закат обуглен,
тени похожи на множество темных змей.
Забудь эти россыпи-кудри, глаза и губы,
забудь это сердце, что ничего не дало взамен».

Сердце усердно - и впрямь ученик хороший.
Сердце согласно спокойствию всё внимать…
Но если зовет соловей, как в ту ночь в большелунной роще...
Сердце воспитывает меня.

© Виктория Тищенко

 

Данное стихотворение в авторском исполнении можете прослушать здесь:

 

 

Заранее признательна Вам за подписку на мой Youtube-канал!

Мужегон

Ворчит ли на кухне соседка, плита ли
в углу шепелявит служивым огнем.
Поскольку мужчинам души не хватает,
растет справедливый цветок - мужегон.

Он стеблем выводит зеленые дуги.
И та, что прельстится узорным листом,
подарком из рук одинокой подруги
несчастье поселит в свой маленький дом.

Жених не потерпит жеманства, куда-то
уйдет навсегда… Этот вьюн злонесущ!
Скандалов, попреков ничтожной зарплатой -
и шума и пила - не выдержит муж.

Под крики: «От лени твоей все напасти!»
шагнет за порог – да и будет таков.
Растет на комоде пятнистый сциндапсус –
цветок, выживающий всех мужиков.

© Виктория Тищенко

Едва, нажим ослабив, шпингалеты

Едва, нажим ослабив, шпингалеты
подались... силе ветра поддались,
вобрала клейкость резво соки цвета
и речи рундучки раскрыла жизнь.
 
Несут пичужки к улицам в лампасах
бордюров 
              непичужно-щедрый звон.
Везде – цветень... Пора и мне меняться,
облечь коленки в тоненький капрон.
 
Аплодисментам форточек внимая,
узор дворов гравер выводит – тень.
А милый май годами не меняет
душистый бренд акация-сирень.

© Виктория Тищенко

Опять весна. Везде – волненье

Опять весна. Везде – волненье.
Прозрачный воздух чист и свеж.
И снова для кого-то – время
очарований и надежд.

Вновь с хрустом синие сосульки
летят, сорвавшись с крыши, вниз,
как у неловкой молодухи
из рук – фарфоровый сервиз.

И робость вновь – под маской шуток.
Девчонки, сняв заслоны шуб,
подстриглись модно – прячут ушки,
чтоб им не вешали лапшу.

© Виктория Тищенко

Мы разные с тобой

- Мы разные с тобой,
апрель смешливо-звонкий,
скажи, куда гурьбой,
зачем спешат девчонки? -

- Приходят поутру
березки прямо к речке,
трепещут на ветру
зеленые сердечки.

© Виктория Тищенко

Пейзаж

Угрюмые чернели грабы,
счет потеряв своим векам.
По небесам как крабы (жабы)
ползли (скакали) облака.

Кряхтел поломанный икарус,
сопели дружно люди в нем.
И ковыляла молча старость,
стуча разбитым костылем.

А рядом кувыркалось детство
с зеленкой вымазанным лбом;
его незримые принцессы
манили в свой волшебный дом.

И мы с тобою между ними прошли куда-то торопясь…

© Виктория Тищенко

Можно не прятать в косы

Можно не прятать в косы
вечер, огнём увитый.
В каждом черноволосом
можно тебя не видеть.

Можно запомнить даты
новых знакомств – не больных;
выбросить это платье
встреч в кареглазье знойном.

Можно и сном единым
не быть близ окон желтых.
В том-то и дело: клином
свет на тебе сошелся.

© Виктория Тищенко

Дорога мимо булочной

Дорога мимо булочной
и арочки с воротами.
Я маленькая дурочка,
бродящая по городу.

Мелькают крыши башнями,
дороги светофорами;
я дня ищу вчерашнего
на перекрестках города.

В знакомствах частых крошками
ловлю любви подобие,
все ТЕ вчера, ТО прошлое,
перечеркнув сегоднями,

в которых безотчетное
брожение по городу
и взгляды мимолетные
в которых. Вместе с тем
попытка достучаться,
попытка докричаться,
вернуть того, которого
не видно среди стен,
того, который дорог мне,
который глух и нем.

© Виктория Тищенко