Эхо

О, первая группис – изящная Эхо!
Над тем, что ты сбросила дерзкое эго,
став тенью красавца, не стану смеяться:
Нарцисс был ужасен, но все же прекрасен.

И в веке двадцатом – и строен, и странен –
увлек тебя новый Нарцисс: Северянин.
Что ж нынче пленилась, о нимфа-отрада,
затасканным Паном российской эстрады?

© Виктория Тищенко

———————————————————————————
Примечание. Отправная точка данной эпиграммы - одна из легенд о нимфе Эхо, которая превратилась в тень, безответно влюбившись в Нарцисса...

К продолжению Битвы поэтов

См . в сети Битва поэтов в ответ на стихотворение Игоря Иртеньева «Женщины носят чулки и колготки». И я ввязалась в бой:


****
Можно считать шустрой мышкой-норушкой
сотые доли десятых процентов.
Что говорил нам про алгебру... Пушкин? —
а поизвестнее он, чем Иртеньев.
Каждому в дебрях могучей столицы,
в тёплых провинциях цвета акаций
встретить желаю свою единицу,
чтобы сложиться с ней и умножаться. 

© Виктория Тищенко

Бабочка села на камень, торчащий чудно

Бабочка села на камень, торчащий чудно, 
сделав булыжник невзрачный на миг самоцветом… 
В городе Киеве как-то снималось кино 
неподалеку от здания Оперы и балета. 

Будто им путь преградили незримой стеной, 
люди застыли у провода — камер тропинки. 
Калныньш вытягивал сцену умелой игрой, 
ссорясь с накрашено-вялой смазливой блондинкой. 

«Снято!». Потухли глаза кинокамер. А люди? Ну что ж, 
двинулись в русле забот, каждый суетным занят. 
Только подобием роликов к сотням подошв 
как прикрутился восторг: «Милый фильм этот знаем!» 

Новость о том, как «почти что играли в кино», 
станет со временем складной семейной легендой... 
Бабочка села на камень — нелепый, смешной, 
сделав булыжник безродный на миг самоцветом. 

© Виктория Тищенко

Закат-кармин

Закат-кармин.

Огни-пажи.

Всю жизнь как миг

с тобой прожить.

Из года в год,

сквозь кознь беды.

Но ты – не тот.

А тот – не ты...

© Виктория Тищенко

Дышит лан ландышем

Дышит лан ландышем,
не надышится.
Мал.
Лан на ладан дышит.
Распростертый, растоптанный, грязный,
весь в протезах резиновых следов,
лан –
кладезь ландыша и смородины.
Чужаки,
что вы сделали с родиной,
задыхающейся в километрах железных оков?
Кондовой,
рослой,
осмеянной,
напряженной как динамит,
росой напряженья усеянной
(пахнет она не потом –
это у вас под носом
чем-то смердит).
Посмотрите,
кусайте локти –
небесный,
радужный,
в хляби весенней рыжий
лан,
сведенный до ландыша,
еще дышит.

© Виктория Тищенко 

Вода неподвижна. Откуда возьмутся

Вода неподвижна. Откуда возьмутся

на тихом пруду хоть какие-то волны?

Но слышишь: над этим фарфоровым блюдцем

поет соловей, одержимости полный.

Ты помнишь такую же звонкую наглость –

рулоны рулад, в небе нота-комета?

Вода волновалась, вода колебалась.

Но нам это было, увы, незаметно.

Всласть пел соловей над владением ила.

Когда опустили мы плотные шторы,

равнинную плоскую землю накрыло

никем не предвиденным истовым штормом.

Наутро проснулись: прозрачная радость.

И ямочки солнца на маленькой раме.

Всё было спокойно. А нам показалось:

соленою массою било цунами…

…Вода неподвижна. Откуда возьмутся

на нашем пруду хоть какие-то волны?

Но всходит луна. Над фарфоровым блюдцем

поет соловей, одержимости полный.

© Виктория Тищенко 

Ирис

Фиолетовы в полдень рвы, 
бросил тень-покрывало ельник. 
Словно герцог среди травы, 
поднял шпаги-листы сабельник. 

На лугу так милы цветы: 
отмель кашек, ромашек мыльность. 
И застенчивы, и просты… 
Но зачем ты здесь вырос, 
Ирис? 

Темень-зависть на их волне 
(скоро крылья свои расправишь?) – 
политзэку бойкот на дне. 
Потому ты так быстро вянешь. 

О, гордец, распрями листы! 
Станет сеном и твой соперник. 
Зимней ночью приснишься ты, 
рыцарь-Ирис, 
бунтарь-Сабельник. 

© Виктория Тищенко

* Примечание. Несмотря на то, что существует растение с официальным названием сабельник, ирис в народе иногда также называют таким именем - из-за острых листьев, похожих на шпаги. В частности, встречала я такое название в переводе книги Германа Тессе "Ирис". Вот цитата из нее: «Среди других цветов… был цветок; он назывался сабельник, и Ансельм любил его больше всех.» Г. Гессе "Ирис"

Пережила предательство твое

               Эпиграф: «Но только не последней каплей горя...»
                                          Уильям Шекспир, перевод С. Маршака

Пережила предательство твое.

Хоть старше стала на одно неверье.

Вранье с рифмовкой странной "воронье" –

так больно. Но еще не та потеря.

Переживу и зимы без тебя,

и не тобой разбуженные вёсны.

Стеклянный ломкий воздух октября,

где горизонт усталый сушит вёсла.

Переживу и проживу – юла,

запущенная в серенькие были.

Была бы графоманкой, приплела

чего-то про надломленные крылья.

Смех это всё красивое вранье,

дешевый спецэффект глухим тетерям.

Пережила предательство твое –

да, больно. Но еще не та потеря.

Но постучится новость-ворон: быть

на дне тебе (не жизни, а могилы) –

смогу такую горечь пережить,

на это у меня найдутся силы?

О, радости далеких дней вдвоем!

А счастье понимаем в полной мере?

Пережила предательство твое –

да, горько. Но еще не та потеря.

© Виктория Тищенко

Тяжелое море, забравшее сына

Тяжелое море, забравшее сына,

меня не обманешь умелым притворством

твоих безмятежно распахнутых далей

и гладью, царапанной утренним ветром.

О, знаю я цену твоих обещаний

и истинный цвет нежно-радужных красок:

в сквозной синеве, в бирюзовом игристом –

холодный текучий свинец, да и только.

Жестокое море, коварное море,

ты знаешь, чем выманить сердце мальчишки:

рисуешь прекрасные дальние страны

и тайну, одетую в трепетный парус.

И к юноше тоже находишь подходы.

И вот облачишься ты в гибкое тело,

пленишь удивительной милой улыбкой,

соленый туманом пропитанный морок.

О, каждому ты воздаешь по мечтаньям!

Но только не скажешь, что ждет их в итоге:

воронкой медлительной темной пучина,

когда по глоткам исчезает дыханье.

Огромное море, лазурное море,

давно не хожу на несносный твой берег,

не слушаю плотные шумные волны.
Но в горе своем не покину я город.

Нет, я не уеду… Смотри в мои окна,

Праматерь, забывшая суть материнства!

А та, что его провожала с причала,

рыдала, размазав помаду и сопли,

из памяти вычеркнуть, видно, успела

быстрее, чем темень его поглотила.

Напрасно глаза свои синие прячет,

напрасно десятой дорогой обходит,

завидев меня…

                        Мне она безразлична:

забвенье – давно ходовая монета.

Но как-то в авоське тенистого парка,

где солнце блестело большим апельсином,

в китов белобрюхих играли фонтаны –

и ты вдалеке лучезарно искрилось,

услышала эхом знакомое: «Митя!».

И хрупкую девушку я увидала

с таким же как он, девятнадцатилетним.

О темное море, ведь так не бывает!

Но сбыточным стала на миг невозможность.

…Иду на неровный твой галечный берег,

послушаю резвые шумные волны.

Но разве у моря бывают ответы?

© Виктория Тищенко

И где ты была, и где была...

«И где ты была, и где была? –
Полпервого ночи!»
«Автобус ждала, автобус ждала.
Намаялась очень.
На улице дождь, на улице дождь –
Не высохла влага».
«Зачем ты мне лжешь, зачем ты мне лжешь?»
«Для Вашего блага!»
«Мы, значит, на Вы? Мы, значит, на Вы?»
«А как же иначе?
Седой головы, седой головы
и глаз полузрячих
не видите ль Вы, не видите ль Вы
в трюмо нашей спальни,
кидая мольбы, кидая мольбы
богиням зеркальным,
чтоб скрыли они, чтоб скрыли они –
хоть самую малость! –
от юной жены, от юной жены
пришедшую старость».
«Но годы – ничто, но годы – ничто, --
не ты ль мне шептала?»
«Но годы на что? Но годы на что? –
шептала – не знала,
как больно потом, как больно потом,
но более – пусто!
следить день за днем, следить день за днем,
как старится чувство.
Забытой судьбой, забытой судьбой,
дождливым Крещеньем
последняя боль, последняя боль –
минута прощенья.
И путь мой слепящ, и путь мой слепящ –
мы разные люди.
Подай же мой плащ, подай же мой плащ –
и Бог нас рассудит!»

© Виктория Тищенко

Горлопанят о вирусах в рупор

(написано на конкурс Хохмодрома «Поэт на самоизоляции»)

***

Горлопанят о вирусах в рупор. 
Но порою размахом стиха 
мы приводим читателя в ступор 
не похуже того столбняка. 

И когда ямбы строчек вчерашних 
декламируем вскачь да вприсед, 
начинает страдальчески кашлять 
за стеной боковою сосед. 

Но бывает, в тиши мирозданья 
(карантин тишиною помог) 
и у нас перехватит дыханье 
от чужих, но прекраснейших строк. 

Значит так – вся беда от поэтов. 
Разобравшись с клубками причин, 
нас давно оградили от света, 
санитайзеры «мыла» вручив.

© Виктория Тищенко 

Пенье. И карканье – бой по нервам

Пенье. 
И карканье – бой по нервам.

Майские трели – далекий миг...

Передающим шифровки неба

не пожалейте щедрот своих.

Ставьте кормушки зимой синичкам

и не спугните весной дрозда.

Пусть непонятен язык их птичий –

слух прочищается с ними, да.

Утром чириканье в лапках вербных –

здесь чрезвычайных везений весть.

Передающим сигналы неба
силу откройте своих сердец.

© Виктория Тищенко

Зеленый шар, предмет бонсая

Зеленый шар, предмет бонсая.
Он совершенен, он и прост.
Я кустик миртовый кромсаю,
искусно сдерживая рост.

А мирт безудержной лавиной
растит, не слушаясь, листы.
Наверно, мне пора увидеть
иные грани Красоты...

© Виктория Тищенко

Солнце золотится на листочках мирта

Солнце золотится на листочках мирта,
в кадке притаился темный кипарис.
А в дали оконной дерзкий ветер марта
весело разводит городскую грязь.

В площадь превращая милые площадки,
двор доносит ссоры и отборный мат.
Но у нас с тобою в маленькой хрущевке
на весеннем солнце золотится мирт.

© Виктория Тищенко 

Невниманьем глаза зашорив

Невниманьем глаза зашорив,
можно жить без обид и драм.
Запланировав свежий номер,
в декабре мы готовим март.

Это «загодя» очень кстати –
упредит недочет, застой.
Мы в апрельской сквозной прохладе
проживаем июльский зной.

Корчит рожицы лучик в лужах.
Видим луч, но не видим луж.
Пишем мы о январской стуже
в дни медовых осенних груш.

А еще есть у нас негласный
уговор: горьких слов («беда»,
«страх», «страдание», «боль», «несчастье»,
«беспросвет») избегать всегда.

Новость правды других ужалит – 
глянцестойкость проявим мы.
Потому что у нас в журнале
нету смерти и нет зимы.

© Виктория Тищенко 

Блогеру (шуточное посвящение)

По мотивам песни «Это я была»

С рефреном:

“Это я была,
это я была,
это я была,
это я”

(Песня на чудесные стихи Татьяны Коршиловой, исполняла Валентина Толкунова — Светлая Память).

Мое стихотворение:

БЛОГЕРУ

Если вдруг ты увидишь подвижки отчета —
единичкою гордой с нуля.
И пойдёт посещаемость вверх отчего-то —
“Это я была,
это я была,
это я была,
это я”.

И когда АналитиксаГугл страницу
оживит колокольчик*, звеня.
И к тебе комментарий на блог постучится —
“Это я была,
это я была,
это я была,
это я”.

Но желаю, чтоб зА полночь или за пОлдень
шёл рунет на твои якоря*.
И когда к тебе уник* придёт миллионный —
“Это я была,
это я была,
это я была,
это я”.

© Виктория Тищенко 
———————————————————————————————————————————
*Краткий словарь терминов:
колокольчик — на странице ГуглАналитикс для владельцев ресурсов высвечиваются оповещения в виде колокольчика;
якоря — якорные ссылки;
уник (сленг) — уникальный посетитель. Так в СЕО-сфере называется посетитель, впервые зашедший на сайт за определенный промежуток времени.

Еще вчера бурлила стройки лава

Еще вчера бурлила стройки лава —
теперь тенета трещин там и тут. 
Бьет кулаком земля асфальт шершавый. 
Гончар-прогресс! Непрочен твой сосуд. 

© Виктория Тищенко 

Бойтесь, женщины, блондинок

Бойтесь, женщины, блондинок —
стройных, полных, нежных, грубых,
их ресниц безмерно-длинных,
их наивно-пухлых губок.

Бойтесь, женщины, шатенок,
глаз их — глянцевых каштанов.
Жены! Бойтесь откровенных
смуглых див кафешантанных.

Бойтесь бойких, бойтесь скромниц,
миловидных, некрасивых…
Но ещё сильнее бойтесь
своей глупости сварливой.

© Виктория Тищенко 

Никто никогда мне не скажет

Никто никогда мне не скажет,
что значит безмерное счастье,
какая таится прохлада
в углах обожаемых губ.
И это молчанье обяжет
самой познавать это счастье,
ловить откровение взгляда,
касаясь уверенных рук.

Никто никогда мне не скажет,
что значит безмерное горе,
жар-молния, бьющая крепость
стожальным своим языком.
И это молчанье обяжет
самой испытать это горе.
И будет раздавленным сердцем
казаться мне брошенный ком.

Никто ничего мне не скажет.
И будет мне это молчанье
дороже речей сладкопенных,
банальных, как высохший лист.
И это молчанье обяжет
самой, опровергнув молчанье,
всему находить объясненье.
И позже назвать это: Жизнь.

© Виктория Тищенко 

Фиалка

Дела ни шатко и ни валко?
Поможет синяя фиалка.
Листком - шершавым языком
преобразит унылый дом.

© Виктория Тищенко 

Дом умолк. Ты вот-вот придешь

Дом умолк. Ты вот-вот придешь,
сбросишь куртку тряпьем ненужным,
чуть ругнешь грубый мир наружный -
всё одно что метель, что дождь.

После ужина, сыто-тих,
сядешь в кресло (в покой, вернее).
Понимаешь, всего больнее
вспоминать о вещах простых.

Ожиданье - сближенья часть.
Ночь тиха, но тиха натужно.
И окно, как часы с кукушкой,
открывается каждый час...

© Виктория Тищенко 

Не расцвела сирени майской гроздь

Не расцвела сирени майской гроздь

(не так уж вечны Вечности законы).

Её ладони высохшие сквозь

не зазвучали маленькие горны

цветков, соткавших (благо – благо дать)

шелк белизны – а, может, фиолета.

Да впрочем, стоит ли теперь гадать,

какого бы соцветья были цвета.

Не расцвела сирени ветка. Что ж,

её сломал недавний шквальный ветер.

Но может, кто-то, взяв садовый нож,

срезал декор для вазы, не заметив,

как обронил один из большинства

своих трофеев нежных придорожных.

Ты сломанную веточку нашла.

И подняла. Так чью-нибудь оплошность

пытаемся порой загладить. Брось!

Твой жест нелеп и всем смешон, похоже.

Не расцвела сирени пышной гроздь.

И расцвести, конечно же, не сможет.

Садовником ли брошена она,

задета ли случайно резким ветром –

не для неё шумна весны волна.

Но ты идешь со сломанною веткой...

© Виктория Тищенко

В два цвета крашена дорога

В два цвета крашена дорога,
а вариантов-то немного:
ступай по черной полосе,
ступай по белой полосе –
придешь туда, где будут все.

© Виктория Тищенко

Пальцы пианиста

То наскоком жадным, то небыстро –
вором в ожидании момента
золотые пальцы пианиста
подбирались к сути инструмента.

У границы деревянной плоти
суждено погибнуть им не сразу.
В мелкой, долгой, хлопотной работе
были эти пальцы-камикадзе

то солдатами в дали Маньчжурской,
то жрецами в позах Камасутры.
И простые белые манжеты
лопались от пота и от пудры.

Синь-туман за окнами клубился
в ширзапросе, презирая терцы.
В темных недрах пианино билось
злое сердце, маленькое сердце.

Вот в гостиной кто-то выпил лишку
и погас какой-то лживой искрой.
Обессиленно легли на крышку
золотые пальцы пианиста.

© Виктория Тищенко