Вертолётик

Поймать обычную тонкобрюхую стрекозу, лениво застывшую на каланче травинки, всяк сумеет. Иное дело солидная особа, величаемая «вертолётиком»… На травы она почти никогда не опускалась. А полёт её был настолько стремительным, что её и разглядеть порой было невозможно — где там словить на лету.

Как и все девочки, Вера-тихоня мечтала хоть разочек дотронуться до этого чуда лужайки. Однако возможно ли это ей, «та-а-кой неповоротливой» — с которой даже в квача никто не хотел играть? Но однажды...

«И ты поймала её прямо с воздуха?» — в глазах бойкой Томы читалось и недоверие, и недоумение. Ведь Верочка — она, и только она! — сжимала большим и указательным пальцами жёсткие крылышки самого настоящего зеленовато-коричневого «вертолётика».

Никогда не судите свысока о возможностях тех, кого недооцениваете.

 

© Виктория Тищенко

 

Накрывая ладонью окно...

 

Накрывая ладонью окно,

где фиалка и ветхий тюль — пара,

на стене он, как будто панно

с тёмным обликом древнего Пана.

 

Дом в зелёных кудрявых лесах,

в летний полдень, во времени горлиц.

По балконам предавним — лоза,

словно полузабытая пропись.

 

Лучик детским неловким мелком

на отвесной кирпичной тетради.

Ива с дряхлым коленом. И дом,

старый дом с бородой

винограда.

 

© Виктория Тищенко

 

Ирисы

Май обдаёт иногда невесенней сыростью:
малый ноябрь... (А порой и асфальт расплавит въярь).
Но неизменно одно: поднимают ирисы
острые копья, сабли в сверканье сталевом.

Где пережитки прошлого — столики в мелких оспинках,
где распахнули лоджии тесных стеклений вороты,
друг против друга упрямо и гордо строятся.
Миг — будут сделаны сотни шагов оборванных.

В синем и розовом — каждый своею нотою.
Вот мушкетёры в небесных плащах. И рядышком
эллины в красном. А вот и расцветка новая —
крупно-пятнистая, тёмная, камуфляжная.

Я говорю им: «Полно! Угомонитесь вы.
Ведь мироздание — мира и мирры здание».
Но золотится май. Поднимают ирисы
острые копья, шпаги — и так, 
                                               и далее...

© Виктория Тищенко

В покрытой снегом пышной чернобурке...

 

Эпиграф: "… Но трижды, трижды я вошла бы в двери ада

лишь за одну из девственных его ночей."

 

      Нимфа Бел-Конь Любомирская (настоящее имя Анна Алексеевна Городецкая), из стихотворения «Мария Магдалина» — «В моих глазах молчит пустыня голубая.../… в ночных молитвах нагибая/ лицо горящее...»

 

Предисловие: 

 

«Впервые увидев Анну Алексеевну, Александр Блок, придя домой, садится к письменному столу и машинально пишет четыре раза: Анна Городецкая...» (источник: Блок А.А. Собрание сочинений — М., Художественная литература, 1963 г., — том 7, стр. 80).

 

«Бывают дни, когда я во блаженной и смиренной любви своей к Вам, мой единый Бог, брожу без конца по пустынной набережной и, и мне кажется, что я в золотой сетке качаюсь в синеве небесной...» (из письма Анны Городецкой Александру Блоку).

 

 

В покрытой снегом пышной чернобурке,

меж двух зеро стрекочущих часов,

бродила Анна в дебрях Петербурга,

себя теряя в каждом из миров.

Пылали щёки, красные от ветра —

незримой сетки северных ундин.

Смешны ей стали выпады эстетов,

высмеивавших чей-то жар в груди.

Да! Только жар. Стоклешний. Книга-Молот

сестёр в циничной мельнице костров.

И жилка так рвалась, рвалась за ворот —

самой Невой из льдистых берегов.

Она не знала: тот, кто так святынно

был ею возведён на пьедестал,

четыре раза — розой — её имя,

как будто школьник робкий, записал.

Она вернулась — царственно-румяной,

безмолвно-горько встречена другим.

И прожигали жёлтую бумагу

слова огнём чернильно-голубым.

Словно  л и ц о  в реке гранитнобокой,

был согнут, смят исписанный листок.

И Муза дождалась. И эти строки

взяла — прекрасной розой — в свой венок.

 

© Виктория Тищенко

Как высоко взобрался виноград...

 

Как высоко взобрался виноград! 

По кирпичам неровным — пядь за пядью.

Наш старый дом слегка шероховат,

для винограда это очень кстати.

 

Сосед-ворчун рукой махнул давно

на все от рук отбившиеся лозы.

И целым домом пробуем вино —

сок зрелых гроздьев, срезанных без спроса.

 

Блеск новостроек в тысячу карат.

Не знают в них, сверкающих как надо,

сколь вязок терпкий тёмный виноград.

Но там и не бывает винограда.

 

© Виктория Тищенко